это отныне одна из моих любимых книг.
читать дальше— А мне она слишком противна, чтобы я стал ее есть, — ответил он. — Разве что по образу вампира. Ты бы услышала о странных вещах, доведись мне жить с ней под одною крышей и вечно видеть это приторное, восковое лицо: самым обыденным делом было бы через два дня на третий выводить радужные узоры на его белизне и превращать ее голубые глаза в черные, — они омерзительно похожи на глаза Линтона.
***
Конечно, тупое безразличие, с которым я принимала ее распоряжения, могло хоть кого разозлить: она говорила с полной искренностью. Но я считала, что уж если человек заранее располагает обернуть себе на пользу свои приступы ярости, то он способен, направив к тому свою волю, даже в самый разгар приступа сохранить над собою достаточную власть, и я не желала «запугивать» ее мужа, как она меня просила, и усугублять его волнение ради ее эгоистических целей.
***
— Право, это как будто совсем немного часов, — пробормотала она с недоверием. — Верно, дольше! Я помню, я сидела в гостиной после того, как они поссорились, и Эдгар с такой жестокостью вздумал меня раздражать, и я с отчаяния убежала в эту комнату. Как только я заперла дверь, на меня навалился мрак, и я упала на пол. Я не могла объяснить Эдгару, как безошибочно я чувствовала, что у меня начинается припадок; что я сойду с ума, если он не перестанет меня дразнить! Язык уже не слушался меня, и мысли шли вразброд, а он, быть может, и не догадывался, как я страдаю: у меня едва достало сознания, чтоб убежать от него и от его голоса. Когда я пришла в себя настолько, чтоб видеть и слышать, уже рассветало. Я расскажу тебе, Нелли, все, что я передумала, что приходило мне на ум, снова и снова, пока я не начала опасаться за свой рассудок. Когда я лежала и голова моя упиралась в эту ножку стола, а глаза смутно различали серый квадрат окна, я думала, что я дома в своей кровати с дубовой панелью; и у меня болит сердце от большой обиды, — а какой, я спросонок не могу вспомнить. Я гадала и мучилась, соображая, что бы это могло быть, — и вот что удивительно: все последние семь лет моей жизни точно стерло! Я их не вспоминала, их словно и не было вовсе.
***
— Предпринять нам что-нибудь, чтоб их перехватить и вернуть ее домой? — спросила я. — Что прикажете делать?
— Она ушла по своей воле, — ответил мой господин. — Она была вправе уйти, если ей угодно. Не беспокойте меня больше из-за нее. Теперь она мне сестра только по имени: не потому, что я от нее отрекаюсь, а потому, что она отреклась от меня.
***
— Нет! — прогремел Эрншо. — Пусть он только заикнется о том, чтоб оставить меня, и он — мертв. Уговорите его это сделать, и вы — его убийца! Что ж, неужели я должен потерять все без шанса отыграться? А Гэртону стать нищим? Проклятье! Нет, я верну свое: и его золотом я тоже завладею… Потом пролью его кровь! А его душа пойдет в ад! И ад, когда примет такого постояльца, станет в десять раз черней, чем был!
***
— Надо думать, хватит места в доме для обеих — для вас и для вашей спеси. Тут просторно, можете располагаться, и господь бог — увы! — будет третьим в столь дурном обществе!
***
— При твоем содействии этого можно будет избежать, — начал он снова. — Если же встанет такая опасность, если Линтон вздумает опять поставить ее жизнь под угрозу, я думаю, суд оправдает меня, когда я дойду до крайности! Прошу, скажи мне со всей откровенностью, будет ли Кэтрин сильно страдать, потеряв его? Боюсь, что будет, и этот страх удерживает меня. В этом видно различие между его любовью и моей: будь я на его месте, а он на моем, я, хоть сжигай меня самая лютая ненависть, никогда бы я не поднял на него руку. Ты смотришь недоверчиво? Да, никогда! Никогда не изгнал бы я его из ее общества, пока ей хочется быть близ него. В тот час, когда он стал бы ей безразличен, я вырвал бы сердце из его груди и пил бы его кровь! Но до тех пор — если не веришь, ты не знаешь меня — до тех пор я дал бы разрезать себя на куски, но не тронул бы волоска на его голове!
***
— Она бросила их в самообольщении, — ответил он, — вообразив, будто я романтический герой, и ожидая безграничной снисходительности от моей рыцарской преданности. Едва ли я могу считать ее человеком в здравом уме — так упрямо верит она в свое фантастическое представление обо мне и всем поведением старается угодить этому вымышленному герою, столь ей любезному. Но теперь, мне думается, она начинает понимать, что я такое: я больше не вижу глупых улыбок и ужимок, раздражавших меня вначале, и безмозглой неспособности понять, что я не шучу, когда высказываю ей в лицо свое мнение о ней и о ее глупой влюбленности. Потребовалось огромное напряжение всех ее умственных способностей, чтобы сообразить наконец, что я ее не люблю. Я думал одно время, что, сколько ее ни учи, этого ей не вдолбишь. Но все-таки она и сейчас плохо это понимает, ибо сегодня утром она объявила, как потрясающую новость, что мне действительно удалось внушить ей ненависть ко мне! Воистину Геркулесов подвиг, уверяю тебя! Если я этого достиг, мне есть чему порадоваться. Могу я верить вашему заявлению, Изабелла? Вы уверены, что ненавидите меня? Если я вас оставлю одну на полдня, вы не придете ко мне опять, вздыхая и подольщаясь? Конечно, ей хотелось бы, чтобы я в твоем присутствии разыграл воплощенную нежность: ее тщеславие уязвлено, когда правда выставлена напоказ. А по мне, пусть хоть весь свет узнает, что страсть была здесь только с одной стороны: я никогда не лгал ей на этот счет. Я не проявлял притворной мягкости — в этом она не может меня обвинить. Первое, что я сделал на ее глазах, когда мы расстались с Мызой, — я повесил ее болонку; и когда она стала молить за собачонку, первые мои слова были о том, что я с радостью повесил бы всех и каждого, кто принадлежит к ее дому, за исключением одного существа, — возможно, она приняла оговорку на свой счет. Но никакое зверство не претило ей: я думаю, ей от природы свойственно восхищаться зверством, лишь бы ничто не грозило ее собственной драгоценной особе! Так разве это не верх нелепости, не чистейший идиотизм, если такая жалкая рабыня, скудоумная самка, легавая сука возмечтала, что я могу ее полюбить? Скажи своему господину, Нелли, что я в жизни не встречал такого презренного существа, как его сестра. Она позорит даже такое имя, как Линтон. Я проделывал всякие опыты, проверяя, какое еще унижение она способна вынести и снова потом приползти к моим ногам, — и случалось, я должен был пойти на послабления только потому, что у меня не хватало изобретательности. Но скажи ему также, что его братское и судейское сердце может не тревожиться, — я строго держусь в границах закона. До сих пор я избегал дать ей хоть малейшее право требовать развода. Более того: ей не придется никого просить, чтобы нас разлучили. Если желает, она может уйти: докука от ее присутствия не искупается тем удовольствием, какое получаешь, мучая ее!