joy

нет абсолютности
нет "надо"
мораль относительна

а я еду в старбакс, и мне плевать на всё.
...нет. всё таки, думаю, это ложь. мне же 18, ха! я просто обязана сейчас так говорить, вот я и говорю

авторов одним словом одним-двумя словами:
Достоевский - исступление.
Пушкин, наверное, дружба. мудрость.
Есенин - природа. любовь.
это вот так по ощущениям-впечатлениям.
ну про двух последних я не уверена, а достоевский вот точно)долго мысль в голове вертелась.

я тут на мысль такую интересную наткнулась в дайрах..
может, действительно систему не надо пыаться победить? пытаться противостоять тому негативному, что есть в каждой стране, в каждом обществе.
а просто учиться жить с этим. "обходить" это и извлекать собстенную выгоду.
подстраиваться и жить так, как будет удобно и комфортно именно тебе.
это очень хорошая мысль. очень)
но в юности прям таки недостижимая =)

Я очень глупая. глупая-глупая девочка.
совершенно искренне говорю.
обидно(
а главное, ничего не поделаешь - так природа определила. сама всё давным-давно решила.
Мне бы очень хотелось быть умнее. Иметь другой характер.
иногда, будто открываются глаза на всё. и я сейчас чётко вижу свою глупость. да, в глубине души я всегда знаю, что определенные вещи - абсолютно тупы. неправильны. бесполезны. даже аморальны.
но самое страшное в том, что даже понимая, осознавая то, что неправильно, я не могу измениться и поступать так, как было бы правильно, по моему мнению.
это просто страх. будто мчусь вперед, знаю, что надо свернуть, но только разгоняюсь всё больше и больше. и из-за этой нестыковки реальности и внутреннего ощущения (опа, прям Фрейд пошел), чувствую себя всё хуже и хуже.
почему не могу свернуть? просто не знаю как! не получается, не могу, не знаю, не могу!!

как хотелось бы быть отделенной от общества. оно меня неизмеримо испортило.
Воспитывал бы меня умный и добрый человек с отличным чувством юмора =) (Макс, Джуффин?)) где-нибудь ооочень далеко от цивилизации, на прекрасной природе, где имелась бы огромная библиотека и золотая DVD коллекция. а так же доступ к периодическому общению с интересными и достойными людьми.
вот тогда я была бы абсолютно и бесповоротно счастлива.)
не нужно нам ничего, что кажется абсолютно необходимым! не нужно! но мы никогда этого не поймем.


Я могу влюбиться в образ человека в считанные минуты. достаточно вдохновиться им. и я буду бесконечно восхищаться, брать пример, черпать вдохновение и даже силы. Энергию жить. Нужно лишь оно, вдохновение.
Безмерно люблю умных мужчин. Ум меня сражает. Но истинный ум я всегда отличу от "псевдо ума". От желания казаться таковым. даже при очень хорошем актерском таланте)
А когда я вижу ум без гордости и тщеславия (от чего прям таки практически невозможно отделаться!), "ум для ума", то сражена абсолютно.
Я хочу быть этакой Катей Гордон для этакого Александра Гордона х) и даже не надо самоутверждаться тогда, я это чувствую..

но я, повторюсь, очень глупа. очень.
не сравниваю с окружающим меня обществом. сравниваю...с абсолютностью. которой, кстати, не существует х)

спонтанное откровение.бля)

б: пошли завтра в кино?
я: <блаблаблабла> ..*слышу эхо* ты в туалете что ли? xDD
б: я в ванной!
я:.......................приятно, что вспомнил обо мне, находясь в ванной)))
б: ахахахааха.....молодец, подъебала-подъебала))
я: подъебала-подъебала) xD



вчера мне снилось, что я принимала кокаин,
а сегодня пэрис хилтон в роли подружки, нло, к которым люди привыкли, и всякая магия.
постоянно фантастика снится мне. даже практически всегда.
сон лучше, чем реальность!)

кажется я опять заболеваю. бля.
голова свинцовая.

пытаюсь читать, но всё время начинаю о чем-то постороннем думать. чем-то, хах))) мне не нравится долго читать книги. карамазовы кажутся вообще бесконечными %) такая книга -ууух. в нескольких смыслах) хотя и нравится очень.

смотрю про Тамплиеров документальные фильмы.
в перемешку с "блондинкой в шоколаде" с Собчак бля, я её просто обожаю))
"всё таки я охуительная тёлочка, конечно" xDD

про Эфиопский ковчег Андрея Склярова документальный фильм советую. из той же серии "загадки истории". мега просто.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Лежит мужчина с ножом в животе, в луже крови. К нему подходит прохожий: Извините, вам не больно? — Только когда смеюсь.

– Ваша последняя 10-секундная роль в фильме «Жесть» – единственный эпизод в картине, где хочется улыбнуться...
– Я, собственно, и делаю все для того, чтобы меня так не воспринимали. Если бы вы знали, сколько я учил текст этой роли, вы бы не задавали мне таких вопросов. Шучу, например. Мне кажется, это очень приятно: люди видят меня и сразу понимают, что сейчас этот идиот опять пошутит. И улыбаются.
(с) Урагнт

человек - это совокупность ангела и демона. животного и бога. мы априори не должны быть плохими или хорошими. мы - люди. как отдельный вид. как промежуток?
может, действительно что-то есть в библейских притчах?
может, у богов отобрали "крылья" за их какой-то грех и поселили на земле. были древние знания (в одно время.те самые великие цивилизации египетская, шумерская, майя итд. 5-2 тыс. до н.э.). пропали. ищи-свищи)
а мы всё заново. другими путями. классическо-эмпирическими)) и как быстро. это же очень быстро? и всё быстрее и быстрее.

еще мне не понятно, как из неживого может произойти живое. мне кажется это нелогичным, и не верится, что такое возможно. но других вариантов нет адеватных? ведь откуда-то всё должно было взяться?
***
даша, улыбайся почаще. как бы плохо не было. просто улыбайся.

прикольно)

Читаю новости на главной странице mail.ru
одна из новостей:
"12 главных вопросов о предстоящем конце света"
)))))))
так буднично написано. Будто уже все свыклись с мыслью, смирились. и это вообще уже что-то очевидное, ожидаемое и не способное спровоцировать и капли эмоций))
ну да, скоро конец света. все умрут, ага....так сколько за этот рогалик?

ps
я вам лично () обещаю, что в 2012 апокалипситы не будет =D
переход в новую эру - да. огненной колесницы - нет))
Парад плает - да. Загадочная Нибиру - да.
smth else
but not mass death
так что если кто-то построил себе на ближайшие 3 года планы попробовать всё, что не успел попробовать - отменяйте x)

"...

в) Воспоминание о юности и молодости старца Зосимы еще в миру. Поединок

В Петербурге, в кадетском корпусе, пробыл я долго, почти восемь лет, и с новым воспитанием многое заглушил из впечатлений детских, хотя и не забыл ничего. Взамен того принял столько новых привычек и даже мнений, что преобразился в существо почти дикое, жестокое и нелепое. Лоск учтивости и светского обращения вместе с французским языком приобрел, а служивших нам в корпусе солдат считали мы все как за совершенных скотов и я тоже. Я-то, может быть, больше всех, ибо изо всех товарищей был на все восприимчивее. Когда вышли мы офицерами, то готовы были проливать свою кровь за оскорбленную полковую честь нашу, о настоящей же чести почти никто из нас и не знал, что она такое есть, а узнал бы, так осмеял бы ее тотчас же сам первый. Пьянством, дебоширством и ухарством чуть не гордились. Не скажу, чтобы были скверные; все эти молодые люди были хорошие, да вели-то себя скверно, а пуще всех я.
Читать дальше Главное то, что у меня объявился свой капитал, а потому и пустился я жить в свое удовольствие, со всем юным стремлением, без удержу, поплыл на всех парусах. Ну вот что дивно: читал я тогда и книги и даже с большим удовольствием; Библию же одну никогда почти в то время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту книгу, сам того не ведая, "на день и час, на месяц и год". Прослужив этак года четыре, очутился я наконец в городе К., где стоял тогда наш полк. Общество городское было разнообразное, многолюдное и веселое, гостеприимное и богатое, принимали же меня везде хорошо, ибо был я от роду нрава веселого, да к тому же и слыл не за бедного, что в свете значит немало. Вот и случилось одно обстоятельство, послужившее началом всему. Привязался я к одной молодой и прекрасной девице, умной и достойной, характера светлого, благородного, дочери почтенных родителей. Люди были не малые, имели богатство, влияние и силу, меня принимали ласково и радушно. И вот покажись мне, что девица расположена ко мне сердечно,— разгорелось мое сердце при таковой мечте. Потом уж сам постиг и вполне догадался, что, может быть, вовсе я ее и не любил с такою силой, а только чтил ее ум и характер возвышенный, чего не могло не быть. Себялюбие однако же помешало мне сделать предложение руки в то время: тяжело и страшно показалось расстаться с соблазнами развратной, холостой и вольной жизни в таких юных летах, имея вдобавок и деньги. Намеки, однако ж, я сделал. Во всяком случае отложил на малое время всякий решительный шаг. А тут вдруг случись командировка в другой уезд на два месяца. Возвращаюсь я через два месяца и вдруг узнаю, что девица уже замужем, за богатым пригородным помещиком, человеком хоть и старее меня годами, но еще молодым, имевшим связи в столице и в лучшем обществе, чего я не имел, человеком весьма любезным и сверх того образованным, а уж образования-то я не имел вовсе. Так я был поражен этим неожиданным случаем, что даже ум во мне помутился. Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же, был этот молодой помещик женихом ее уже давно, и что сам же я встречал его множество раз в ихнем доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами. Но вот это-то по преимуществу меня и обидело: как же это, все почти знали, а я один ничего не знал? И почувствовал я вдруг злобу нестерпимую. С краской в лице начал вспоминать, как много раз почти высказывал ей любовь мою, а так как она меня не останавливала и не предупредила, то, стало быть, вывел я, надо мною смеялась. Потом конечно сообразил и припомнил, что нисколько она не смеялась, сама же напротив разговоры такие шутливо прерывала, и зачинала на место их другие,— но тогда сообразить этого я не смог и запылал отомщением. Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой были мне самому до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий, не мог подолгу ни на кого сердиться, а потому как бы сам искусственно разжигал себя, и стал наконец безобразен и нелеп. Выждал я время и раз в большом обществе удалось мне вдруг "соперника" моего оскорбить будто бы из-за самой посторонней причины, подсмеяться над одним мнением его об одном важном тогда событии,— в двадцать шестом году дело было,— и подсмеяться, говорили люди, удалось остроумно и ловко. Затем вынудил у него объяснение и уже до того обошелся при объяснении грубо, что вызов мой он принял, несмотря на огромную разницу между нами, ибо был я и моложе его, незначителен и чина малого. Потом уж я твердо узнал, что принял он вызов мой как бы тоже из ревнивого ко мне чувства: ревновал он меня и прежде, немножко, к жене своей, еще тогда невесте; теперь же подумал, что если та узнает, что он оскорбление от меня перенес, а вызвать на поединок не решился, то, чтобы не стала она невольно презирать его и не поколебалась любовь ее. Секунданта я достал скоро, товарища, нашего же полка поручика. Тогда хоть и преследовались поединки жестоко, но была на них как бы даже мода между военным,— до того дикие нарастают и укрепляются иногда предрассудки. Был в исходе июнь, и вот встреча наша назавтра, за городом, в семь часов утра,— и воистину случилось тут со мной нечто как бы роковое. С вечера возвратившись домой, свирепый и безобразный, рассердился я на моего денщика Афанасия и ударил его изо всей силы два раза по лицу, так что окровавил ему лицо. Служил он у меня еще недавно, и случалось и прежде, что ударял его, но никогда с такою зверскою жестокостью. И верите ли, милые, сорок лет тому минуло времени, а припоминаю и теперь о том со стыдом и мукой. Лег я спать, заснул часа три, встаю, уже начинается день. Я вдруг поднялся, спать более не захотел, подошел к окну, отворил,— отпиралось у меня в сад,— вижу, восходит солнышко, тепло, прекрасно, зазвенели птички. Что же это, думаю, ощущаю я в душе моей как бы нечто позорное и низкое? Не оттого ли, что кровь иду проливать? Нет, думаю, как будто и не оттого. Не оттого ли, что смерти боюсь, боюсь быть убитым? Нет, совсем не то, совсем даже не то... И вдруг сейчас же и догадался, в чем было дело: в том, что я с вечера избил Афанасия! Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его с размаху прямо в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с каждым ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не смеет,— и это человек до того доведен, и это человек бьет человека. Экое преступление! Словно игла острая прошла мне всю душу насквозь. Стою я как ошалелый, а солнышко-то светит, листочки-то радуются, сверкают, а птички-то, птички-то Бога хвалят... Закрыл я обеими ладонями лицо, повалился на постель и заплакал навзрыд. И вспомнил я тут моего брата Маркела и слова его пред смертью слугам: "Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, за что меня любите, да и стою ли я, чтобы служить-то мне?" "Да, стою ли", вскочило мне вдруг в голову. В самом деле, чем я так стою, чтобы другой человек, такой же как я образ и подобие Божие, мне служил? Так и вонзился мне в ум в первый раз в жизни тогда этот вопрос. "Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали — сейчас был бы рай!". Господи, да неужто же и это неправда, плачу я и думаю,— воистину, я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей! И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я иду делать? Иду убивать человека доброго, умного, благородного, ни в чем предо мной неповинного, а супругу его тем навеки счастья лишу, измучаю и убью. Лежал я так на постели ничком, лицом в подушку и не заметил вовсе, как и время прошло. Вдруг входит мой товарищ, поручик, за мной, с пистолетами: "А, говорит, вот это хорошо, что ты уже встал, пора, идем". Заметался я тут, совсем потерялся, вышли мы однако же садиться в коляску: "Погоди здесь время, говорю ему,— я в один миг сбегаю, кошелек забыл". И вбежал один в квартиру обратно, прямо в каморку к Афанасию: "Афанасий,— говорю,— я вчера тебя ударил два раза по лицу, прости ты меня", говорю. Он так и вздрогнул, точно испугался, глядит,— и вижу я, что этого мало, мало, да вдруг, так как был в эполетах, то бух ему в ноги лбом до земли: "Прости меня!" говорю. Тут уж он и совсем обомлел: "Ваше благородие, батюшка, барин, да как вы... да стою ли я..." и заплакал вдруг сам, точно как давеча я, ладонями обеими закрыл лицо, повернулся к окну и весь от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел в коляску, "вези" кричу: "видал, кричу ему,— победителя,— вот он пред тобою!" Восторг во мне такой, смеюсь, всю дорогу говорю, говорю, не помню уж, что и говорил. Смотрит он на меня: "Ну брат, молодец же ты, вижу, что поддержишь мундир". Так приехали мы на место, а они уже там, нас ожидают. Расставили нас, в двенадцати шагах друг от друга, ему первый выстрел,— стою я пред ним веселый, прямо лицом к лицу, глазом не смигну, любя на него гляжу, знаю, что сделаю. Выстрелил он, капельку лишь оцарапало мне щеку да за ухо задело,— "слава Богу, кричу, не убили человека!" да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх, в лес и пустил: "Туда, кричу, тебе и дорога!". Оборотился к противнику: "Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил. Сам я хуже вас в десять крат, а пожалуй еще и того больше. Передайте это той особе, которую чтите больше всех на свете". Только что я это проговорил,— так все трое они и закричали: "Помилуйте, говорит мой противник,— рассердился даже,— если вы не хотели драться, к чему же беспокоили?" — "Вчера, говорю ему,— еще глуп был, а сегодня поумнел", весело так ему отвечаю.— "Верю про вчерашнее, говорит, но про сегодняшнее трудно заключить по вашему мнению".— "Браво, кричу ему, в ладоши захлопал,— я с вами и в этом согласен, заслужил!" — "Будете ли, милостивый государь, стрелять или нет?" — "Не буду, говорю,— а вы, если хотите, стреляйте еще раз, только лучше бы вам не стрелять". Кричат и секунданты, особенно мой: "Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить; если бы только я это знал!" Стал я тут пред ними пред всеми и уже не смеюсь: "Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился в чем сам виноват публично?" — "Да не на барьере же", кричит мой секундант опять.— "То-то вот и есть, отвечаю им,— это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не вводить их в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами себя в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того как я выдержал их выстрел в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать. Господа, воскликнул я вдруг от всего сердца, посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем..." Хотел я и еще продолжать, да не смог, дух даже у меня захватило, сладостно, юно так, а в сердце такое счастье, какого и не ощущал никогда во всю жизнь. "Благоразумно все это и благочестиво,— говорит мне противник,— и во всяком случае человек вы оригинальный". — "Смейтесь,— смеюсь и я ему,— а потом сами похвалите". — "Да я готов и теперь, говорит, похвалить, извольте, я протяну вам руку, потому, кажется, вы действительно искренний человек". — "Нет, говорю, сейчас не надо, а потом, когда я лучше сделаюсь и уважение ваше заслужу, тогда протяните,— хорошо сделаете". Воротились мы домой, секундант мой всю-то дорогу бранится, а я-то его целую. Тотчас все товарищи прослышали, собрались меня судить в тот же день: "мундир, дескать, замарал, пусть в отставку подает". Явились и защитники: "выстрел все же, говорят, он выдержал".— "Да, но побоялся других выстрелов и попросил на барьере прощения". — "А кабы побоялся выстрелов, возражают защитники, так из своего бы пистолета сначала выстрелил, прежде чем прощения просить, а он в лес его еще заряженный бросил, нет, тут что-то другое вышло, оригинальное". Слушаю я, весело мне на них глядя: "Любезнейшие мои, говорю я, друзья и товарищи, не беспокойтесь, чтоб я в отставку подал, потому что это я уже и сделал, я уже подал, сегодня же в канцелярии, утром, и когда получу отставку, тогда тотчас же в монастырь пойду, для того и в отставку подаю". Как только я это сказал, расхохотались все до единого: "Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь все и объясняется, монаха судить нельзя", смеются, не унимаются, да и не насмешливо вовсе, а ласково так смеются, весело, полюбили меня вдруг все, даже самые ярые обвинители, и потом весь-то этот месяц, пока отставка не вышла, точно на руках меня носят: "ах ты, монах", говорят. И всякий-то мне ласковое слово скажет, отговаривать начали, жалеть даже: "что ты над собой делаешь?" — "Нет, говорят, он у нас храбрый, он выстрел выдержал и из своего пистолета выстрелить мог, а это ему сон накануне приснился, чтоб он в монахи пошел, вот он отчего". Точно то же почти произошло и в городском обществе. Прежде особенно-то и не примечали меня, а только принимали с радушием, а теперь вдруг все наперерыв узнали и стали звать к себе: сами смеются надо мной, а меня же любят. Замечу тут, что хотя о поединке нашем все вслух тогда говорили, но начальство это дело закрыло, ибо противник мой был генералу нашему близким родственником, а так как дело обошлось без крови, а как бы в шутку, да и я наконец в отставку подал, то и повернули действительно в шутку. И стал я тогда вслух и безбоязненно говорить, несмотря на их смех, потому что все же был смех не злобный, а добрый. Происходили же все эти разговоры больше по вечерам в дамском обществе, женщины больше тогда полюбили меня слушать и мужчин заставляли. "Да как же это можно, чтоб я за всех виноват был,— смеется мне всякий в глаза,— ну разве я могу быть за вас, например, виноват?" — "Да где,— отвечаю им,— вам это и познать, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел, и когда сущую ложь за правду считаем, да и от других такой же лжи требуем. Вот я раз в жизни взял да и поступил искренно, и что же, стал для всех вас точно юродивый: хоть и полюбили меня, а все же надо мной, говорю, смеетесь". — "Да как вас такого не любить?" смеется мне вслух хозяйка, а собрание у ней было многолюдное. Вдруг, смотрю, подымается из среды дам та самая молодая особа, из-за которой я тогда на поединок вызвал и которую столь недавно еще в невесты себе прочил, а я и не заметил, как она теперь на вечер приехала. Поднялась, подошла ко мне, протянула руку: "Позвольте мне, говорит, изъяснить вам, что я первая не смеюсь над вами, а напротив, со слезами благодарю вас и уважение мое к вам заявляю за тогдашний поступок ваш". Подошел тут и муж ее а затем вдруг и все ко мне потянулись, чуть меня не целуют. Радостно мне так стало, но пуще всех заметил я вдруг тогда одного господина, человека уже пожилого, тоже ко мне подходившего, которого я хотя прежде и знал по имени, но никогда с ним знаком не был, и до сего вечера даже и слова с ним не сказал.


"Что жизнь есть рай, -- говорит вдруг мне,-- об этом я давно уже думаю", и вдруг прибавил: "Только ведь об этом и думаю". Смотрит на меня и улыбается. "Я больше вашего в этом, говорит, убежден, потом узнаете почему". Слушаю я это и думаю про себя: "Это он наверно хочет мне нечто открыть". "Рай, говорит, в каждом из нас затаен, вот он теперь и во мне кроется, и захочу завтра же настанет он для меня в самом деле и уже на всю мою жизнь". Гляжу: с умилением говорит и таинственно на меня смотрит, точно вопрошает меня. "А о том, продолжает, что всякий человек за всех и за вся виноват, помимо своих грехов, о том вы совершенно правильно рассудили и удивительно, как вы вдруг в такой полноте могли сию мысль обнять. И воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них царствие небесное уже не в мечте, а в самом деле". --
Читать дальше"А когда,-- воскликнул я ему тут с горестию, -- сие сбудется, и сбудется ли еще когда-нибудь? Не мечта ли сие лишь только?" -- "А вот уж вы, -- говорит, -- не веруете, проповедуете и сами не веруете. Знайте же, что несомненно сия мечта, как вы говорите, сбудется, тому верьте, но не теперь, ибо на всякое действие свой закон. Дело это душевное, психологическое. Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало и всё будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. Вы спрашиваете, когда сие сбудется. Сбудется, но сначала должен заключиться период человеческого уединения. -- "Какого это уединения?" спрашиваю его. -- "А такого, какое теперь везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился еще весь и не пришел еще срок ему. Ибо всякий-то теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет прячет, и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение сына человеческого на небеси... Но до тех пор надо всё-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль..."

а я не могу эту мысль понять: что каждый человек за чужой грех, грех всего человечества виноват. не разумным кажется,да?) "эээ! это еще почему так?? я чо, разве виновата, что васька вчера надрался и пошел петьку кололить, а заодно и машке нахамил??" ))))
но думаю, что так оно и есть на самом деле. разумом не могу понять и объяснить. да, это не бытовая философия х)

а Достоевский гений.
и не зря говорят - великие писатели - пророки.